СЕКЦИЯ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

Принцип "видеть текст глазами современника автора" как возможное направление развития переводческой теории
(Э.Т.А. Гофман,"Крошка Цахес")

   

 Nur der dringt  wahrhaft in die
 Geheimnisse der Harmonie ein, der
 durch sie auf das Gemut des
 Menschen zu wirken vermag; ihm
 sind die Zahlerproportionen, welche
 dem Grammatiker ohne Genius nur
 tote, starre Rechenexempel bleiben,
 magische Praparate, denen er eine
 Zauberwelt entsteigen lasst.
 
  E.T.A. Hoffmann
 "Uber Beethovens  Instrumentalmusik"

Лишь тот способен проникнуть в  
тайны гармонии, кому дается                    
гармонией волновать  чувства                                  
человеческие; все числовые про                                               
порции для него, что грамматисту
без соединения с живительным    
духом останутся мертвыми, пусты-
ми числами, - магические приборы, -                     
коими пробужден будет Мир                                                
Чуда (перевод мой - Б.Г.)

    Приветствуя высокое собрание, нижайше прошу благосклонности последнего, равно и имею дерзость обратить внимание на самую формулировку темы моей работы вкупе с весьма скромными и умеренными притязаниями ее. Речь не идет о новой всеобъемлющей теории перевода, ни даже о новой концепции таковой - дана лишь возможная модель развития переводческой мысли на основе свежего подхода к тонкой сей и непростой задаче, сколь мне удалось то - судить экспертам.

    Полагаю бессмысленным говорить о необходимости - если речь идет о работе над подобной теорией - создания собственной "ценностной системы": системы критериев полноценного, полнокровного перевода - с твердой опорой на практику оного (в случае противном любые разработки есть не более чем бесплодное теоретизирование).

    Метод моего исследования позволю себе обозначить как литературный анализ (при упоре на положения современной переводческой науки - в различном изложении тех крупнейшими отечественными специалистами) обширного пласта источников: русских изданий Гофмана начиная с конца прошлого столетия и оригинального текста. Естественным следствием дуального переводческого мышления, т.е. иноязычных аллюзий, самой необходимости "оперирования в другом информативном пространстве" etc. равно и "большой площади соприкосновения" 2-х языковых сред я счел подготовку этих тезизов паралельно на немецком и русском (подобную филологическую проблему должно видеть не отстраненно, не с позиций наблюдателя, но изнутри).

    Наконец, к выбору материала изучения... "Крошка Цахес" был взят мною как новелла с заслуженной историей перевода, на литературной же его стороне я не хочу останавливаться долго: читатель зоркий насладится им вполне без нелепых комментариев. Творение это восхитительное, исполненное сладким трепетом миров иных и лукаво-тонким гофмановским юмором - сама же насмешливо мудрая манера изложения созвучна необычайно не только моим литературным пристрастиям, они всему душевному строю - иначе работа эта была бы преступлением против творческого духа...

    Существующее сейчас положение переводческой науки позволяет суть любой концепции перевода условно отнести к школе:
а). "местного колорита" - передачи всех красок подлинника - пусть иногда и за счет языка родного;
б). "пересадки на родную почву" - теперь уже в ущерб реалиям иностранным;
в). "нейтральной": сглаживать уровень литературного текста до усредненного стандарта, школы нивелировки.

    Ученые маститые в своих работах претендуют на своеобразный универсализм: взяв труды такого видного лингвиста, как Федоров, обнаружим стройную и четкую систему чуть ли не всех известных знаний по науке - или искусству - перевода. Изложение ее даже в общих чертах отнимет у нас массу времени, меж тем наиважными положениями федоровской теории являются в случае нашем:
- сохранение смысловой емкости художественного текста;
- сохранение национальной окраски подлинника при одновременной привычности языковых средств;
- и, наконец, соотнесенность языка перевода со временем создания оригинала.

    Развивая в какой-то мере федоровскую систему, мой подход к переводческой задаче решительным образом меняет последнее положение, предлагая взамен видеть текст глазами современника автора.

    Сравнительный анализ переводов "Крошки Цахеса" позволяет на конкретном материале вывести 5 органичных переводческих принципов. Так, например, превращение des kleinen hubschen Papa в "крохотного пригожего папахена" (?) , транскрибированное архаично-чопорного Ptolomaus Philadelphus с латинскими окончаниями: Птоломеус Филадельфус, - либо же неповоротливо-напыщенное изобретение "данцигская золотая водка" (?) для Danziger Goldwasser в русских переводах (соответственно А. Морозова, Ж. Орловой, С. Апта) несколько странны для перевода художественного. В не меньшее изумление повергают и такие конструкции, как "отчаянный бурш", "легационстрат", "прекрасные кунштюки" "просветительская полиция", "зычный еадругательский смех" и им подобные. Согласно требованию строгого подчинения нормам переводящего языка - равно букве, так и духу,чуткости к звучанию слова (1) более разумными представляются здесь для первых "папаша" (обилие синонимов не характерно для русского языка при достаточной ясности контекстуальных отношений), "Птолемей Филадельфский" ( в силу традиции), "водочка данцигского разлива", число же последних хотелось бы по возможности ограничить... Требования совершенного понимания текста (2) равно же верной передачи смысла и - коль скоро то не разрушает целостность художественного впечатления - всех выразительно-смысловых оттенков (3) кажутся сами собой разумеющимися - меж тем хрестоматийным может оказаться пример упортебления слова englisch в старинном значении engelhaft, из-за чего "английские" манеры оказывались на поверку "ангельскими" - господа переводчики то заметить не удосуживались... - или печальный казус со скрипачом, который грозится "наложить на мерзавца всю аппликатуру" , когда аппликатура - положение пальцев при игре, и следовало хотя бы дословное "ухватить во всю аппликатуру..."

    Во второй главе "Крошки Цахеса" вслед почтенному ученому мужу, пригрозившему сдать студентов местным властям, раздается дерзкое "Hetzpeitsche!" Слово это в буквальном переводе означает "нагайка". "арапник" - именно это значение находим мы в русских изданиях - в то время, как неясен смысл оскорбления, да и само устаревшее "арапник" уже малопонятно читателю... Меж тем естественно, без напряжения ложится в ткань текста "Фискал!" или "Наушник!", много более экспрессивное, да и сразу же проясняющее смысл. Пример этот, сколь кажется мне, достаточно нагляден и позволяет выявить по меньшей мере 2 теоретических положения художественно перевода:

    (4) Достижение по возможности кристальной прозрачности и легкочитаемости текста, четкой декларированности и ясности всего авторского замысла;

    (5) Принцип иерархической подчиненности синтаксического строя, системы художественных образов и даже точности смысловой передачи - идее, концепции, в конечном счете - цели произведения, частного - общему. "Свобода действия" переводчика, ограничиваемая, по большому счету, единственно творческой волей его и литературным чутьем. Краткость, диктуемая спецификой изложения, не позволяет рассказать подробно о серьезной той и увлекательной работе, которая была проделана здесь, позволю себе меж тем заметить: названные выше положения суть аксиоматичны, не требуя и специальных знаний по проблеме, согласуются совершенно с современной концепцией перевода и не заслуживают особого внимания.

    Разберем случай 4. ...Du haltst mich wohl fur einen Narren, der in Mosch Terpins Vorlesungen lauft, um wenigstens eine Stunde hindurch mit der schonen Candida unter einem Dache zu sein, der in dem Walde einsam umherstreift, um auf elende Weise Verse zu sinnen an die Geliebte und die noch erbarmlicher aufzuschreiben, der die Baume verdierbt, alberen Namenzuge in ihre glatten Rinden einschneidendt, der in Gegenwart des Madchens kein gescheites Wort zu Markte bringt, sondern nur saufzt und achzt und weinerliche Gesichter schneidet, als litt' er an Krampfen, der verwelkte Blumen, die sie am Busen trug, oder gar den Handschuh, den sie verloren, auf den blosen Brust tragt - kurz, der tausend kindische Torheiten begeht!

    В издании же, притязающем на литературную обработку и приближение к современному читателю (!)* звучит этот отрывок следующим образом: "Что же ты принимаешь меня за влюбленного олуха, который является на лекции Моша Терпина, чтобы хоть часок провести под одной крышей с Кандидой, который в одиночестве бродит по лесу, чтобы, сочинив скверные стихи, потом записать их, отчего они становятся еще более жалкими; который в присутствии Кандиды слова разумного вымолвить не может, а только вздыхает да строит плаксивые гримасы; который у себя на груди, под рубашкой, хранит увядшие цветы, что были некогда приколоты к ее платью..." Текст блестящий, искристый, полемически заостренный во всех переводах странно опреснен и уже "не жгет глаголом сердца людей !" С какою целью?

    Вспоминая федоровскую теорию, находим: переводы Орловой и Морозова безупречно выдержаны в ключе соответствия эпохе... - но читатель, как ни парадоксально, проигрывает оттого.

    Здесь представляется уместным вспомнить талантливейших наших языковедов: Нору Яковлевну Галь, чьи книги пронизаны пламенной защитой "живого" слова, Корнея Ивановича Чуковского, с едким сарказмом испытывающего на вес буквалистские эксперименты формалистической школы, равно и уважаемого лингвиста Ивана Кашкина, что имеет на сей счет собственное, федоровскому дуальное мнение.

    "... требуется [ господами формалистами ] категорический отказ от синонимов, которые моложе эпохи автора. Утверждение это... в общей форме явно приводит к абсурду. Ведь если точно понимать эти слова - значит Шекспира надо переводить словами эпохи Бориса Годунова. Ну, а Гомера?" Несколькими страницами далее у этого же автора встречаем: "Подлинник, конечно, принадлежит своей эпохе, и эту его особенность надо бережно донести до читателя, но вместе с тем подлинник (как и перевод) живет своей жизнью и в веках..."

    Перевод не должен оставаться только архивной, музейной ценностью, он должен отвечать запросам современного читателя "и в просвещении встать с веком наравне" уже хотя бы потому, что и переводчик, и читатель - люди своего века..."

    Итак, "верность эпохе" стоит все же сохранить - в этом дань Кашкина неколебимым столпам отечественной науки. Однако, говоря о переводах Гомера, ненароком высказывает он заветную свою "думку": "Критерий тут в том, чтобы по возможности воссоздать на современном русском языке текст подлинника так , как его воспринимали современники автора..." В самом деле, имеет ли смысл живое, трепетное, некогда сердца и умы волновавшее Слово класть на алтарь историчности?

    Осмелюсь оформить положение дерзновенное - меж тем единственно правильное для перевода художественного, а не для специальных лингвоисторических трудов:

    (6) Транскрипция текста в свете авторского своеобразия, соотнесенного не с общемировым литературным контекстом, но с конкретноисторической литературной интуицией и состоянием языка подлинника на момент создания; как следствие - выявление, порой и правомочное утрирование особенностей авторского стиля средствами языка родного, проистекающее из глубинного понимания самих истоков авторского мировосприятия, равно и чуткость в нюансировке речи каждого из персонажей произведения.

    (7) Восприятие текста того через призму видения современника автора.

    В соответствии с этим цитируемый отрывок должен был прозвучать хотя бы так: "Что ж, ты принимаешь меня за кретина, что таскается на лекции старого брюзги лишь ради глазок его хорошенькой дочурки, что шляется по скверам в эклогических стенаниях, Святым Долгом Сочинителя считая записывать скверненькие их плоды, что переводит лес кубометрами, норовя каждое деревце испещрить богомерзкими вензельками , а в присутствии пассии своей и слова человеческого не скажет, только вздыхает да, закатывая глаза к небу, строит плаксивые гримаски - не иначе, будто живот прихватил у бедняги - что завядшие цветочки, носимые ей некогда на груди, а то и вовсе какую-нибудь потерянную перчатку завистливо прячет себе за пазуху - короче, страдает крайним проявлением инфантилизма..."

    Упреки в популяризации классики я не сочту обоснованными, ибо "необходимо, чтобы перевод... действовал на те же нервы" (А.Толстой), т.е. главная наша цель- идентичность художественного впечатления, коя вполне согласуется с принципом "частное - общему" . Что же до "духа эпохи" , то "народность, как известно, заключается не в "описании сарафана", не в местных бытовизмах, а в том, что является поистине выражением самой сути народного характера..."** Sic! В нашем случае суть национального своеобразия - в кричащем диссонансе романтического и реального, идеального и практического начал на переломе эпохи, что и рождает яркость, дерзость , закаленную четкость гофмановского слога, Выявить ее в переводе - переводчика право и обязанность .

    Хотелось бы обратить внимание еще на логическое решение, что дает нам 6-ой тезис, а именно: решение о переводе поэтико-взволнованных отрывков. Высокий романтический пафос у Гофмана не дает возможности быть переводимым идентичными языковыми средствами , т.к. "черные очи", "пламенные взоры" и "сердца жар" давно дискредитировали себя в глазах современного читателя, будучи годными единственно на иронические шпильки... Произошло это, думается, из-за несоответствия оболочки - "внутренней начинке": душевному становлению трудно успеть за пышным искусством поэтической риторики... Но дело в том, что у Гофмана слово значит то, что оно должно значить - и "небесное пламя, грудь пронизающее", в самом деле синонимично высочайшему истинному душевному волнению - вот еще спутник эпохи! Выход представляется здесь в отказе от затертых штампов, убогих "петраркизмов" и "романтизмов", попытке услышать слово в подлинном, исконном его звучании - благо, в литературе нашей есть подобный опыт: весь Серебряный век русской словесности с его "безыскусной искусностию..." Вопрос специально рассмотрен в моей работе.

    И, наконец, наискрупулезнейшему исследователю полезно не забывать восьмой переводческий принцип:

    (8) Конечная цель перевода есть создание истинно художественное, блестящее литературное творение, своеобразный Meisterstuck.


*Ж.Орлова
**И.Кашкин

© ярославский областной Центр Дистанционного Обучения школьников, 1999