Народные представления о нечисти, наполняющей пространство человеческого жилья, весьма обширны и многообразны, количество мифологических персонажей, связанных с домом, достаточно велико. Мы попытаемся лишь отчасти разобраться в существующей путанице имен и образов и для этого рассмотрим и сравним несколько наиболее важных демонологических образов, связанных с домом, их функции и пространственно-временные характеристики.
Всю "домашнюю" нечисть можно условно разделить на три категории: собственно "хозяева" места (домовой, дворовой, банник, овинник и пр.), нечисть, на некоторый срок вторгающаяся в пространство дома по различным каналам, и "промежуточные" образы, по функциям, облику, локализации и др. сближающиеся с самыми разными мифологическими персонажами.
Центральным среди всех духов культурного пространства, а потому самым сложным, многогранным, вобравшем в себя множество изначально чуждых ему, по-видимому, черт является домовой. Этот образ имеет пересечения практически со всеми мифологическими персонажами, так или иначе связанными с домом, а потому наделен самыми разнообразными функциями и способами проявления.
После принятия христианства домовой становится нечистым духом, "бесом-хороможителем". Но, видимо, изначально этот образ уже имел предпосылки для развития тенденции наделения его "божественными" чертами. Очень часто домовой обладает антропоморфным и "светлым" обликом ("старичок с белой бородой") и противопоставляется "темному" черту, как сила добра - силе зла. Заговоры-обращения к "хозяину" порой осмысляются как настоящая молитва: "А как надо сделать, чтобы он помогал? (соб.) - Молиться, нябо?сь" [ФА АГ, N97081358]. В материалах последних лет попадаются высказывания, в которых "хозяин" дома напрямую сопоставляется с Богом или со святым: "Домовой - это бог тот же" [ФА АГ, N97030345]. Записан рассказ о том, как женщина хотела идти в церковь, но раздумала, "ну, тут два домовых пришли, будто не домовых, а каких-то святых - весь дом разнесли, там всЈ чисто побили" [ФА АГ, N97070638] (ср. с аналогичным сюжетом, где в качестве "карателя" выступают "небесные силы").
Таким образом, особенно по данным последних лет, налицо тенденция "обожествления" "хозяина" человеческого жилья. Домовой также не любит ругани в доме, ссор, вина, открывающих каналы для проникновения нечистой силы, превращающей "свое" пространство в "чужое". "А сейчас домовой дома не будет. Сейчас народ винный" [ФА АГ, N97080123]. Чтобы избавиться от душащего домового, человек обычно крестится, молится, а не ругается. Наоборот, существует даже представление о том, что домового мат не берет: "Я его матом, все перебрал, да не берет ничто, давит" [Черепанова, N89].
С другой стороны, в образе домового прослеживается устойчивая связь с нечистым. На самом поверхностном уровне это выражается в многочисленных высказываниях о том, что домовой подобен черту ("На черта похож, домовой" [ФА АГ, N 96081608]), в его возможности принимать зооморфный облик (в противоположность антропоморфичности домового-"бога"). Случаи проклятия или ругани на "хозяина" также относятся к восприятию его прежде всего как черта.
В некоторых текстах непосредственно прослеживается амбивалентность образа домового, соединение светлого и темного начала: "Кто-то вышел мохнатый... И хохочет, и хохочет! Лицо белое-белое, а сам весь чернущий. Вот так покачает зыбку и исчезнет, а ребенок не выпадает из зыбки" [Зиновьев, N83].
Домовой имеет связи с очень многими "нечистыми" мифологическими персонажами. Порой происходит почти полное слияние образов домового и, например, нечистых "помощников" колдуна или чертей, которых последний, по традиционным представлениям, напускает в дом другого человека.
Из всей нечисти с образом насланного черта образ домового пересекается, пожалуй, больше всего. Проявления рассерженного "хозяина" дома и напускаемого черта практически одинаковы, иногда функции одного переходят к другому, и наоборот. Осмысление хулиганства нечисти в доме ("выживание" человека) как действий "хозяина" тоже, видимо, имеет в своей основе переход функций от черта к домовому. Но народное сознание в большинстве случаев достаточно четко отделяет эти два образа друг от друга. Чтобы понять, почему грань между ними все же не перестает осознаваться, надо рассмотреть их с точки зрения времени и пространства.
Что касается черта, напускаемого в дом колдуном, то здесь может создаваться весьма выразительный и специфический образ почти легендарного беса с четко очерченным характером, с которым человек вступает в различные взаимоотношения, общается, даже дерется. Но отношения со временем и пространством у этого черта двойственные. С одной стороны, он, также как и домовой, невидим и может подстеречь мучимого им человека в любую минуту, то есть не имеет формы и вполне владеет как временем, так и пространством, но, с другой стороны, не совсем самостоятелен в своих действиях. Черт - "подчиненный" колдуна, ограниченный функциональными и временными рамками (прислан на определенный срок, в отличие от домового - постоянного обитателя человеческого жилья). Отсюда и материальность, осязаемость черта (например, в него можно попасть поленом [ФА АГ, N97080452]). То есть он как будто имеет объем, не имея формы.
А домовой - это прежде всего атмосфера, дух места. "...Если домовой, он так и называется - домовой, так он же должен беречь ото всего. И где-то какой-то уют создает..." [ФА АГ, N97030345]. Он осознается максимально "развернутым" во времени и пространстве, - постоянен и вездесущ, - спектр его функций очень широк: народное сознание может приписать ему любое проявление сверхъестественного в доме. Очень часто говорят, что "хозяина" нельзя увидеть, то есть он не имеет рамок формы: "А он никогда не показывается? - Нет, и не должен показываться. Ты не должна его видеть. - А если увидишь? - Ну, это нехорошо" [ФА АГ, N97030345]. Его коммуникация с человеком в основном "надвербальна": репликами являются определенные действия "хозяина" дома (например, не полюбит скотину - будет ее "гонять", запутывать гривы у лошадей и т.д.). В словесной форме иногда передаются предсказания домового, но они носят формульный характер: "к худу" или "к добру".
То есть тенденция материализации и локализации домового, сближающая его с чертом, оказывается слабее тенденции расширения его образа и таким образом опять же "обожествления". Бог - это максимально развернутая во времени, пространстве и функциях субстанция, пронизывающая универсум. А домовой - это пенат, такой же Бог в масштабах дома - модели мира: "Домовой - это Бог тот же, ...а Бог - это воздух, все в воздухе делает" [ФА АГ, N97030345]. Как незримый ангел-хранитель, домовой является "двойником каждого человека и всякого домашнего животного, воплощает его судьбу: "На каждого хозяина, на каждой квартиры есть свой домовой. <...> Даже вот какой-то скоти?ный такой домовой есть" [ФА АГ, N97030345].
Именно через оппозицию вечного/вре?менного можно определить различие между домовым и чертом, напускаемым колдуном. В зависимости от того, кому приписывают вредоносные действия, реакция человека на них оказывается абсолютно разной. Если рассерженного домового-пената стараются задобрить, то черту либо пытаются ответить (например, запускают в него поленом), либо просто терпят его, как неизбежное, но временное зло.
По многим своим характеристикам домовой оказывается близок к покойникам-"родителям", культ "хозяина" связан с культом предков. Например, Д.К. Зеленин возводит народный обычай "греть поминки родителям" к культу домового-дедушки [Зеленин]. Домовой воплощает не только ""старое" пространство, но и старое время, ...прежнее "житье"" [Ефимова, с.103], являясь гарантом традиционной неизменности жизни. Эта функция отчетливее всего обнаруживается при переходе на новое жилье - неосвоенное пространство, куда "хозяина" зовут с собой как охраняющую и стабилизирующую силу.
Здесь, кстати, возникает важная дилемма: преобладает ли тенденция представления домового как принадлежности именно дома, потустороннее пространство которого он персонифицирует, или же семьи, рода, где он является самым старшим и почетным лицом. Среди рассказов о переходе в новый дом можно обнаружить варианты, содержащие и ту, и другую позицию. Иногда действия домового подчинены особой "сверхлогике", которая выше разумения людей: переселение его совершается независимо от обитателей дома, вне их контроля. А порой "хозяин" дома оказывается привязанным к "своему" пространству, и отделиться от него - уйти на новое жилье - может лишь при совершении людьми определенных обрядов.
Но полного разделения этих концепций нет и быть не может, потому что семья, по народным представлениям, неразрывно связана с местом своего обитания, а домовой воплощает это пространство, вмещающее в себя прошлое, настоящее и будущее людей. Он постоянно присутствует в человеческом жилье, но поселяется там вслед за людьми, когда дом обретает гармонию. Переход "хозяина" на новое местожительство сопровождается его максимальным "свертыванием", часто локализацией в каком-либо предмете (лапоть, одеяло и пр.). А затем образ расширяется, заполняет собой все потустороннее пространство дома: возникает своего рода "оседлость" домового в человеческом жилье.
Благодаря амбивалентности образа "хозяина" дома, связь его с покойниками семьи двойственна. Домовой-бог - "мифологизированный предок-охранитель" [Черепанова, с.134]. А домовой-черт пересекается с образом "последнего" покойника - недавно умершего человека, не освободившегося еще от своей телесной ипостаси, который в земном облике посещает живых. Как и в случае с домовым, он часто смешивается непосредственно с чертом, приходящим в дом: "Человеку мертвому не прийти, это только черт, он людей соблазняет, принимает облик человека" [Черепанова, N25].
В образе "последнего" покойника объединены две идеи, обуславливающие его связь как с чертом, так и с домовым-пенатом. С одной стороны, это уже не человек - это "душа", развернутая во времени и пространстве. В этом плане "последний" покойник приближается к "родителям" и "хозяину" дома, иногда выполняет их функции (например, забота о хозяйстве). Но в отличие от них, "последний" покойник еще не утратил связи со своей земной оболочкой. Поэтому, как и черт, посещающий дом, он не живет в доме, а именно "ходит" туда. Он оказывается даже более "материален", чем черт: избавлением от него может служить не только молитва, крест, проклятие, но и забивание осинового кола - своего рода локализация мертвеца в его последнем прибежище - могиле.
Многие фольклорные персонажи являются носителями мифологического этического закона и, каждый по-своему, наказывают человека за неисполнение традиционных правил поведения. В этом плане интересно рассмотреть соотношение домового с прочими духами-хозяевами культурного пространства: дворовым, банником, овинником и пр. Часто все они соединяются в единый образ домового - покровителя всего крестьянского хозяйства. Но в ряде случаев наблюдается тенденция довольно четкого их разделения. Это касается, прежде всего, как раз контроля над соблюдением людьми традиционных норм поведения в доме, бане, овине и др. и кары за нарушение их, также заговоров-обращений к хозяину места и еще, пожалуй, тех гаданий, которые проводятся в определенном помещении. В каждом из этих случаев необходимо конкретное "лицо", ответственное за данное место и связанные с ним ритуалы.
Духи хозяйственных построек, как и домовой, персонифицируют пространство своей сферы обитания, а поскольку в каждом крестьянском хозяйстве есть собственная баня, овин, гумно, они оказываются связанными с конкретной семьей, предсказывают судьбу ее членов. Поэтому многие характеристики "малых" локальные духов те же, что и главного "хозяина" дома. Они постоянные и обычно невидимые обитатели бани, овина и пр., поэтому их задабривают и ублажают, а не изгоняют, как черта, но видеть или слышать их - обычно к несчастью, как и "хозяина" дома. Все "малые" духи места, как и домовой, могут появляться в любую минуту в любом месте своего "жилища" (в зримом облике могут иметь как зооморфные, так и антропоморфные черты), но иногда им приписывают конкретное место жительства и время появления. Правда, для этих духов проблема локализации не особенно актуальна, так как в сфере их обитания, в отличие от дома, не более 1 - 2 "маргинальных" зон, к которым обычно "прикрепляют" такого рода нечисть (каменка и полок - в бане, яма под сушилом - в овине).
Но все нежилые строения, а также помещения в самом доме (подвал, чердак) в принципе представляют из себя пространство нечисти, в котором четкий образ определенного духа-"хозяина" места порой растворяется, часто заменяется общим понятием "черти": "В риге самые черти" [ФА АГ, N96080631]. "После 12 часов в баню нельзя ходить: там шантопики ...выскакивают с хвостам из-за каменки." [ФА АГ, N96080618]. В любой момент в нежилых помещениях могут появляться или даже жить самые разнообразные нечистые силы: проклятые, мертвецы, русалки, шишига, различные виды чертей. В жилом же доме злые силы не являются постоянными обитателями, человек стремится выселить их оттуда.
Поэтому в бане, овине, гумне так часты видения - окказиональные появления какого-то нечистого духа в зримом облике, персонифицирующего пространство нечисти. Рассказы о них могут варьироваться от простых сообщений до развернутых описаний, стремящихся к максимальной изобразительности. "Хотел попариться, к полку идти, а под полком там женщина появилась. ...У ней всЈ сияет такими звЈздочками, огоньками: то затухнут, то разгорятся ясно. ...Яво? приковало так, что ему ни рук, ни ног не стало, ни крикнуть, ничаво?... Вот он стал про себя молитву читать, тогда начала она исчезать там. И вот когда она исчезла, он тогда постепенно отошЈл, пришЈл в память" [ФА АГ, N96081437(б)]. Можно сказать, что такие видения появляются в точках максимальной "концентрации" нечистого пространства, когда оно прорывается в "этот" мир и на какое-то время устанавливает "здесь" свои законы. Человек может быть лишь пассивным свидетелем происходящего, свободно только его сознание, и один из путей избавления от наваждения - прочитать молитву или выругаться.
А сами "духи-хозяева нежилых строений обладают теми же страшными и смертоносными свойствами, что и природные духи" [Ефимова, с.123], способны убить человека при малейшем нарушении правил взаимодействия между "тем" и "этим" миром. Можно предположить, что тенденция растворения их среди прочей нечисти, населяющей баню, больше свойственна тем рассказам, где эти духи совершают какие-то вредоносные действия. А более или менее четкое обозначение "хозяина" места большей частью прослеживается в тех рассказах, где он выполняет полезные функции: охраняет свое пространство от чужаков, защищает человека, вверившегося их попечению, предсказывает будущее.
Несколько особняком среди "хозяев" нежилых строений стоит разве что дворовой. Он гораздо чаще, чем прочие духи, смешивается с домовым и, по-видимому, не составляет отдельного образа: "Домовой и дворовой - одно и то же" [Черепанова, N84]. Двор и хлев, наиболее близкие к дому, населенные домашними животными, не становятся нечистым и "чужим" пространством.
А хозяйственные постройки, нежилые, не освященные присутствием икон, кроме того, обладают специфическими особенностями - предпосылками для того, чтобы обрести статус пространства нечисти: "В риге самые черти. <...> Потому, что место пустое, тепло, печка-то стоплена. В риге да гумно - самое ихнее место, для чертей" [ФА АГ, N96080631]. А баня - "обиталище чертей", потому что там жарко, душно, пар: у человека "язык отнимается, память теряется" [ФА АГ, N96081436].
Таким образом оказывается, что все постройки и помещения, не населенные людьми (баня, овин, хлев, подвал, чердак) представляют из себя участки антимира, пространство нечисти, противостоящее "своему" жилому пространству дома-мира. А духи-хозяева нежилых строений, персонифицирующие свою сферу обитания, противопоставлены домовому - атмосфере человеческого жилья. Образ домового амбивалентен, содержит ряд оппозиций (черт - Бог, защита - вредительство и др.), аккумулирует все проявления сверхъестественного в доме и, следовательно, вбирает в себя черты самых разных мифологических персонажей, имеющих какое-то отношение к человеческому жилью.
Жилой дом тоже может на время превращаться в пространство нечисти. Это совершается посредством чертей, напускаемых колдуном. Они существенно отличаются от насылаемого черта, о котором шла речь выше. На особенностях нечистых помощников стоит остановиться подробнее.
Образ колдуна тесно связан с образом черта. Взаимопроникновение их обусловлено связью колдуна с нечистой силой, помогающей ему в магии. Это сила совершенно особого рода. В противоположность напускаемому черту, образ которого может быть весьма выразительным, помощники колдуна абсолютно обезличены, неотделимы друг от друга, они всегда во множестве и описываются как отряд солдат: "У всех синие короткие штанки, красные рубашечки, стоят шеренгой, как маленькие человечки, 50-70 сантиметров" [Черепанова, N343].
Колдун крайне редко показывает посторонним своих чертей. Мотивировка такой демонстрации обычно одна вполне определенная: разубеждение "неверующего", приобщение его к представлению о наличии двух постоянно контактирующих миров: земного и потустороннего и таким образом утверждение в сознании человека особого статуса колдуна - на границе этих миров: "Мишка говорит: "Бога нет". А батька и говорит "Бог есть и черт есть". А этот Мишка: "Раз есть бог и черт, покажи, -говорит, - мне черта" (отец показывает черта в бане). [ФА АГ, N97080916]. Демонстрация "ребят" вообще происходит обычно в помещении.
Коммуникация чужого человека с чертями-помощниками колдуна сводится к минимуму: они являются взору наблюдателя в визуальном облике на несколько секунд, ничего не говоря и обычно не совершая никаких действий - как картинка. "Я под стол заглянула: два мальчишечка в красненьких рубахах, чЈрным кушакам опоясавши. Ну, вот так. И вот сразу, говорит, потерялись" [ФА АГ, N98031252].
Черти колдуна представляют собой, по сути, не отдельные фигуры, а некую однородную по своей природе силу, которая заполняет собой все реальное пространство, предоставляемое ей "патроном". По его воле они могут в один момент свернуться до минимума и локализоваться (12 чертей "под веником сидят" [ФА АГ, N9803151]) и так же быстро развернуться до любых пределов.
Наиболее показателен случай, когда такого рода "сворачивание - разворачивание" происходит в доме колдуна. Когда черти заполняют его целиком, дом превращается в пространство нечисти, обладающее всеми специфическими особенностями, отличающими его от пространства нормального жилья.
Но жилье обычных людей тоже может становиться нечистым пространством, когда человек, имеющий контакт с потусторонними силами, напускает туда чертей, которые по своим характеристикам отличаются от одиночного насланного черта. В данном случае пространство дома жертвы становится из "своего" "чужим". Порой рассказчик не дает даже мотивировки такого превращения и не говорит о личности наславшего, потому что здесь важен сам факт того, что "сделано" и теперь нужно "отделывать", возвращать "свое" пространство или уходить в другой дом. На этом обычно строятся рассказы о выживании людей из дома нечистой силой. "И вот, как спать они лягут, в этом доме-то ночью уж такой... гром, шум ужасный стоит, что спать невозможно... Так ничего они сделать и не смогли. Жуть стала брать всех. Продали дом и уехали" [Зиновьев, N125].
Но и эти черти не тождественны тем нечистым, которые помогают колдуну в магии. Граница между теми и другими довольно четкая. Так, например, описывается один из "маленьких", посланный колдуньей, "чтобы проверить, все ли мы сделали как надо": "Парень, ...молодой, красивый, как портрет. Стоит у двери молча, ничего не говорит, потом пропал" [Черепанова, N344]. Это действительно один из помощников колдуна в визуальном облике: кратковременное молчаливое видение, "глаза" колдуна, следящие за выполнением его воли.
Поведение чертей в жилье самого колдуна во многом аналогично действиям напущенных нечистых в доме другого человека: черти шумят, различными способами мучают хозяина дома, не дают ему спать, в доме "чудится". Но разница заключается в том, что между колдуном и его помощниками моделируются принципиально иные отношения, чем у обычных людей с пришедшей извне нечистью.
Черти-помощники сами по себе представляют особое пространство нечисти, к которому "подключается" человек, становящийся колдуном. Но если не произошло особого акта "передачи - принятия" владения этими чертями, человек не способен на обратную связь с ними. "Непосвященные" могут только терпеть мучения или пытаться избавиться от нечисти колдуна.
Сам колдун-хозяин способен отчасти управлять своими "подчиненными", потому что владеет их "языком", "приставания" чертей для него наполняются определенным смыслом - это требование "работы". Главные характеристики пространства нечисти - динамика (постоянное движение) и однородность. Колдун, понимая "язык" чертей, в то же время вынужден жить по законам этого пространства. Поневоле он тоже все время движется (черти "гоняют" колдуна). Мучения колдуна - это проявление агрессивной динамики пространства нечисти, то есть постоянное явление. Только способность управления чертями-помощниками дает ему возможность на время "отключить" пространство нечисти от себя (послать их на "работу") и отдохнуть: "Работы им дала, оны пошли поколдовали, и она успокоилась" [ФА АГ, N96081311].
Но для того, чтобы умереть, преодолеть свою материальную оболочку, колдун должен целиком возвратиться в "этот" мир, стать обыкновенным человеком. Первый способ, как это сделать, - это передача чертей другому человеку или на какой-то предмет (одежда, личные вещи, а также палочка, кусок сахару и др.), то есть "отключение" чертей от себя, совершаемое самим колдуном. Но очень часто бывает, что в момент его смерти пространство нечисти полностью завладевает хозяином, и последний не в силах больше им управлять (черти "таскают" колдуна). Тогда посторонние люди должны предпринять действия для облегчения его смерти. Наиболее распространенный вариант - вынуть потолочину, снять конек, а иногда и целую крышу, "чтобы дать душе простор выйти вон из тела" [Максимов, с.348]. Видимо, этот обряд связан с восточнославянской традицией отворять двери, окна, царские врата в церкви при трудной смерти.
Не всегда, однако, дом колдуна в полном объеме является пространством нечисти. Уровень "свернутости - развернутости" этого пространства во многом зависит от наличия фигуры постороннего человека, не подключенного к нему. Колдун оберегает "свой" мир, потому что чужой может нарушить по-своему гармоничные отношения "хозяина" и "подчиненных" в нем. Поэтому вторжение постороннего в дом колдуна приводит к моментальному "сворачиванию" пространства нечисти. Оно может быть неполным, если приход чужака совершается с ведома и разрешения хозяина чертей (например, к колдуну приходят гости и слышат, как черти прыгают и стучат на чердаке, а он управляет ими из комнаты [ФА АГ, N97080340]) или полным, если это происходит неожиданно (люди слышат, как колдунья разговаривает с чертями в доме; когда к ней стучатся, она загоняет всех чертей под печку и только тогда открывает [ФА АГ, N98112885]).
У колдуна есть еще один способ для отключения постороннего от пространства нечисти, которым он пользуется гораздо чаще, чем предыдущим: перевод последнего в "другое измерение". Человек видит мучения колдуна, но при этом его зрению открыто поведение лишь одной из контактирующих сторон, о действиях чертей он узнает только через действия их хозяина. "И вот он [колдун] лежит, а я... не слышу, как они просят работы-то. А он ревет: "...Молотите солому-то!" ...Утром, гыт, встану - мякина одна, одна мякина!" [Зиновьев, N168].
Таким образом, у колдуна действительно существует какой-то обоюдный "договор" с нечистой силой. С одной стороны, он хозяин своих чертей, может повелевать ими и использовать по своему усмотрению, его возможности в глазах обыкновенного человека становятся почти неограниченными. Но, с другой стороны, черти тоже делают с колдуном, что хотят. Он вынужден жить по законам пространства нечисти, а перед смертью, если вовремя не отключится от него, поступает в полное распоряжение своих бывших помощников.
При этом все черти, подчиненные колдуну, не представляют из себя единого целого - это несколько различных по своим характеристикам образов. Что касается нечисти, которую колдун насылает в дом другого человека, то, во-первых, это может быть вполне конкретный черт, который приближается к сказочному бесу и общается с человеком "по-человечески". А во-вторых, черти могут представлять из себя однородную силу, пространство нечисти, превращающее жилое помещение в участок антимира. Но часто очень сложно бывает определить саму грань между "чужой" нечистой силой, приходящей извне, и проявлениями домового, воплощающего "свое" для человека пространство жилья.
Многие исследователи называют образ кикиморы неясным, расплывчатым. Но в сфере результатов нашего анализа становится более понятным место этого образа в системе демонологических персонажей, связанных с жильем человека.
В ряде случаев кикимора может представлять из себя женскую ипостась домового. Но гамма отношений между образами домового и кикиморы варьируется от полного перехода функций или свойств первого к последней до полного противопоставления персонажей. С одной стороны, мы видим типичные признаки домового-атмосферы - постоянного и невидимого обитателя человеческого жилья, не привязанного ни к какому конкретному локусу, и те же функции: помощь по хозяйству и вредительство (часто в наказание за нарушение традиционных правил поведения в доме), предсказание судьбы человека. С другой стороны, устойчивы представления о том, что кикимору насылают (колдуны или обиженные плотники). Она может напоминать как насланных чертей, превращающих дом в пространство нечисти, так и одиночного черта, действующего в "своем" для человека жилом пространстве и вступающего в тесный контакт с людьми. Но сюжеты с кикиморой отличает мотив куколки (щепки, ртути и пр.), с помощью которой ее насылают. Уничтожить эту вещественную привязку кикиморы к дому может любой человек, а превосходство "посвященного" заключается только в знании причины "привиждений" и местонахождения куколки.
То есть образ кикиморы внутренне противоречив: с одной стороны, она предстает перед нами как вполне самостоятельный мифологический персонаж, не связанный ни временем, ни пространством, но, с другой стороны, может локализоваться в реальном предмете, исполняющем функцию хозяина кикиморы и задающем для нее "программу действий".
Вообще, возможно сравнить образ кикиморы и образ черта как такового, то есть в совокупности всех представлений о нем. В имени шишиморы уже заложена связь с чертом ("шиш", "шишко" - черт, нечистый дух), к тому же ее название, как и название черта, лишено какой бы то ни было приуроченности, функционального стержня. Это приводит к сильной расплывчатости образа, отсутствию четкого представления о пространственно-временных и прочих характеристиках образа. Кикиморе могут приписывать самые разные места обитания, а поэтому и облик, функции. И, как следствие, налицо тенденция к максимальной собирательности образа. "Имя кикиморы, сделавшееся бранным словом, употребляется в самых разнообразных случаях и по самым разнообразным поводам" [Максимов, с.297], - так же, как и имя черта.
Черт в народном сознании - это антипод Бога, а кикимора - домового, Бога в масштабах человеческого жилья. Кикимора и домовой, персонифицирующие негативную и позитивную стороны взаимодействия людей в их домашней жизни с нечистой силой, представляют собой две стороны единого целого - атмосферы дома.
Но в процессе бытования быличек образ кикиморы был почти целиком "поглощен" образом домового (речь идет прежде всего об имени, а не о самом представлении). Дело в том, что для кикиморы характерен тот тип отношений нечистой силы с человеком через пространство, который захватывает области таких демонологических образов, как домовой, черт, покойник - центральных, наиболее "разработанных" образов народной мифологии, для которых характерно расширение за счет смежных с ними персонажей, приобретение все большей собирательности. Поэтому, видимо, и происходит постепенное объединение кикиморы и других духов культурного пространства в единый образ домового - воплощение атмосферы дома, его genius loci.
© ярославский областной Центр Дистанционного Обучения школьников, 1999